Начало 90-х, помимо кардинальной перестройки сугубо экономических отношений, прошло под знаком ломки всей политической системы. О том, что было причиной, а что - следствием, до сих пор спорят историки и эксперты. Фактом является лишь то, что некогда могучая сила, обладающая неограниченной властью, - партия КПСС практически за несколько лет потеряла все свои ведущие позиции в обществе, а впоследствии и вовсе была запрещена. Что стало причиной такого глубочайшего фиаско идеологии, господствовавшей 70 лет? Прогнила ли система изнутри или ее свалили внешние факторы? Были ли какие-то особенности перехода власти от партийного клана к демократическому, а затем и к олигархическому «сообществу» на территории Оренбургской области? Ответы на все эти вопросы знают немногие непосредственные участники событий двадцатилетней давности. Один из них – наш сегодняшний собеседник. Сегодня в рубрике «Как это было» бывший первый секретарь Ленинского райкома партии города Оренбурга Александр Соколов.
- Александр Павлович, с чего, на Ваш взгляд, началось падение власти КПСС? Этот процесс был объективен или были варианты?
- В апреле 1985 года к власти пришли новые люди, провозгласившие курс на перестройку, и вскоре было заявлено о необходимости перехода на рыночные рельсы. Но уже в то время в стране была серьезная проблема: в документах и с трибун говорилось одно, а на деле было, порой, совершенно иначе. Во-первых, появилась возможность выражать иные мнения. А потом далеко не все могли воспринять то, что на протяжении 70 лет официально считалось чуждым тогдашнему строю. Поменять мировоззрение в одночасье сумели немногие. Мало того, инициаторов рыночных отношений обвиняли в покушении на прежние устои.
И еще один вопрос о партии: а можно ли говорить, что она была такой, какой представлялась в документах тех лет? Я часто задаю себе этот вопрос и не готов однозначно ответить на него утвердительно.
- А вот это точно требует пояснения…
- Смотрите, к 1990 году в России партия насчитывала 15 миллионов человек, более двух третей из которых составляли рабочие и колхозники. Рядовые коммунисты тогда вряд ли могли всерьёз влиять на судьбоносные решения. Их обязанностью были уплата членских взносов и посещение партийных собраний. А директивы готовились и продвигались в массы партийным аппаратом. Наверное, на каком-то этапе между этими двумя частями произошёл какой-то разрыв, поскольку, когда тогдашний президент России партию запретил, никаких сколько-нибудь заметных акций протеста со стороны рядовых коммунистов не последовало. Вот и возникает вопрос: была ли КПСС так едина и непобедима, как провозглашалось в её лозунгах?
- А может быть ошибка КПСС того времени и в том, что она под, в общем-то, правильные преобразования не сумела предложить новую идеологию?
- Конечно, идеология также колебалась вместе с линией партии, но сильной стороной её вряд ли была. Достаточно вспомнить, как тогда изучались работы Ленина. Вместо понимания его диалектики заучивали его цитаты, при этом редко соотнося их с текущим моментом. Этим, кстати, страдают и современные коммунисты: для них догмы, символы, фразы становятся важнее, чем системные взаимосвязанные программы.
Тогда же всё это наложилось ещё и на внутрипартийную борьбу. Нина Андреева пишет свое знаменитое письмо, образуются кланы Лигачева и Яковлева. Естественно, что отдельные партийцы, несмотря на принимаемые на пленумах и съездах решения, в условиях неопределенности не особо стремились их выполнять. Хотя я уверен, что если бы не идиотская история с ГКЧП, то и партия была бы, и страна сохранилась. Конечно, не такие, как до этого, но всё же существовали бы.
- То есть гегемония партии была выгодна лишь бюрократическому аппарату?
- Так была выстроена система. В Конституции СССР была отдельная статья о ведущей и направляющей роли партии. Да и на самом деле, только через партийность руководителей можно было воздействовать на решение буквально всех проблем. Это был мощный и, пожалуй, единственный рычаг. Поэтому партийные органы сплошь и рядом подменяли хозяйственные. В связи с чем все вопросы - от выполнения текущих планов до строительства жилья в сельской местности и шефской помощи деревне – это были также дела обкома и райкомов. И мы к этому относились тогда очень серьезно, все решения обсуждались и переделывались по нескольку раз. Но, глядя с позиций сегодняшнего дня, увы, не все из них можно признать эффективными. Видимо, и это в какой-то мере предопределило последующие перемены.
Надо подчеркнуть ещё, что в партии, как правило, был четкий и хорошо отлаженный отбор. В аппарат просто так не попадали, поэтому люди там были не безграмотные. Партия же учила основам руководства, поэтому в дальнейшем партийные чиновники нашли свое место в реальном производстве. Тот же первый секретарь райкома был, говоря по-современному, главой администрации, а вовсе не председатель райисполкома.
- А как происходило перерождение партийных лидеров в бизнесменов? Благодаря связям или способностям?
- Во многом случайно. Куда было деваться функционерам после того, как Ельцин запретил Российскую коммунистическую партию? Вот они и начали торговать сахаром. Хотя я, наверное, не смогу припомнить ни одного высокопоставленного партийного чиновника, который стал успешным бизнесменом. Навыки партаппаратчика можно было применить в качестве наемного менеджера, управленца, но самостоятельными бизнесменами стали немногие. Хотя есть Костенюк, например, но он из облисполкома.
А вот комсомольцы сумели найти себя в бизнесе. Во-первых, у них было больше внутренней свободы, а во-вторых, был навык реализации практических дел: МЖК, стройотряды, БАМ и т. д. И их не тяготила преданность каким-то идеалам, пусть и развенчанным. Им, кстати, очень помогли партийные решения. Например, о создании кооперативов.
- То есть себя Вы также не относите к успешным бизнесменам?
- Да я вообще никаких успехов в бизнесе не добился. Ведь одно дело – уметь управлять бизнесом, а другое – заработать средства, суметь их проинвестировать, а затем инвестициями и ресурсами управлять. Из партии вышли умеющие первое, а из комсомола – второе.
Почему меня позвали в банк? Потому что знали, что я был первым секретарем райкома и председателем Совета народных депутатов самого большого района области. Владельцам банка были интересны те умения, связи, контакты, которые у меня были, и возможности, которые они предоставляли. А имел ли я отношение к финансам - было не так уж и важно. Я был неплохой «вывеской», под которую, как предполагалось, можно привлечь клиентов. Банка еще особо не было, а Соколов уже был. Хотя я, честно говоря, весьма отдаленно представлял себе, что такое банковская деятельность. Но в конце концов согласие дал, хотя вскоре и пожалел об этом, поскольку обещания тогдашних акционеров оказались просто блефом.
- Советовались с кем-нибудь?
- Нет, я вообще мало кому говорил о поступившем предложении. У меня привычка такая – самому все решать. Кстати, я и в партийные чиновники попал также – не советуясь. Сначала беседовал с каким-то товарищем из обкома (позже выяснилось, что это был Александр Федорович Нагорнов, зам. завотделом обкома партии), потом с Вячеславом Васильевичем Шереметом, они прощупывали меня, задавали много вопросов. Потом я попал к Александру Ивановичу Жиленкову (секретарь обкома по промышленности), у которого на столе уже лежал проект решения о назначении меня инструктором обкома. И все это время я никому ничего не говорил.
- Это был карьерный рост?
- Объективно, да. И если бы пришлось снова выбирать, я пошел бы по этому же пути. Машзавод дал мне понимание организации работы крупнейших предприятий, а партия – умение управлять процессами. И посещая предприятия области, я умел говорить с их руководителями на одном языке. Хотя к партийным работникам у производственников отношение зачастую было неоднозначным, со временем мне удалось «войти в доверие». Я познакомился и часто общался с директорами, главными инженерами многих предприятий, работниками главков различных отраслей. Это была отличная школа. А на машзавод я вернуться мог всегда.
- То есть та власть давала опыт и связи?
- Да, это был главный капитал партаппаратчика.
- А как же пресловутое «золото партии»? Неужели на уровне обкомов и горкомов не было к нему доступа, не было возможности использовать хотя бы часть финансового ресурса партии?
- Абсолютно никакой. Все взносы уходили в Москву, обратно они приходили строго по лимитам на содержание аппарата. Даже какого-то сверхдостатка не было у партработников. Я, например, квартиру получил только взамен той, что была раньше. Ни гаражей, ни участков, ни машин у меня не было. И глубоко был уверен, что в партию приходят не за этим. Спецпайки были только на уровне обкома. Но даже заместители заведующих отделами получали там столько же сосисок, сколько и уборщицы.
Потом уже, во время приватизации, появились первые капиталы, о которых сегодня неверно говорят как о партийных. Потом они в зависимости от уровня управления превращались во что-то большее или в ничто.
- Старые партийно-хозяйственные связи дали преимущество при ведении бизнеса в начале 2000-х? Ведь многие деятели тех времен и сегодня в обойме.
- На мой взгляд, любое знакомство полезно. Когда я был председателем правления банка, то мои связи как-то способствовали его становлению. Ведь когда говорят, что клиент приходит в банк, потому что посмотрел его баланс, это полуправда. Клиент идет в банк к конкретному человеку, руководителю. Верят человеку, который управляет.
- Если бы сегодня вернуться в начало 90-х, то чтобы надо было сделать по-другому?
- В себе, своем жизненном пути – ничего. А вот решения партии… Было партийное решение о выборе руководителей, в результате которого многие предприятия возглавляли популистские, но профессионально слабые люди. Это плохо. С другой стороны, выбирались руководители, которые успешно возглавляли предприятия многие годы. Например, Василий Васильевич Николаев. Видимо, не надо было это делать повсеместно, а подходить к выборам как-то дифференцировано. Но мы же стремились развивать демократию, которую по прошествии двадцати лет так и не сумели развить. Демократия – это не только возможность всё и везде говорить, это гораздо более широкое понятие, особенно с точки зрения ответственности.